|
Пелагея и Светлана Хановы, кавер на «Нюркину песню» |
|
|
– Вот ваша знаменитая землячка Яна
Дягилева, которая покончила с собой 13 лет назад… – Это мамина подруга. И я ее очень хорошо помню. Мы виделись, может быть, раза два. Я была маленькая. Вообще, то, что она пела… Я могу сказать, что вот Егор Летов и вся эта тусовка «Гражданской обороны» мне не нравится. Это уже было. Я не знаю, мне кажется, что сейчас, если бы была жива Дягилева, она была бы другая. http://zyryane.ru/articles/page-260.html Из: «Держаться корней» «FUZZ»: Не могу не
спросить, а каково отношение к твоей землячке, Яне Дягилевой? Пелагея: Моя мама была ее близкой подругой, и у меня к Яне,
скорее, личное отношение... Я плохо ее помню. Я была совсем маленькой, – она
со мной книжки читала... То, что она делала, вызывает уважение огромное, но я
не могу смотреть на это... адекватно. В силу, опять же, личностных каких-то
моментов. Александр Полищук Из "Девушкины Песни" Много раз, и в частных разговорах, и в интервью, Пелагея
говорила, что ее первый альбом - своего рода компиляция, сборник лучших
песен, артефакт, содержание которого не дает представления о том, чем на
самом деле занята ее группа. Таким образом, новая работа - своего рода дебют.
Первый полноценный студийный альбом коллектива. Пелагея: Для меня
это очень важная работа. С выходом этого альбома наконец-то перестает
существовать артист Пелагея и возникает группа ПЕЛАГЕЯ. Мы ведь давно уже
работаем как группа, а люди все по-прежнему воспринимают ПЕЛАГЕЮ как одну
поющую девушку... Альбом
называется "Девушкины Песни". Название говорит само за себя, - все
песни спеты от лица девушки. Про несчастную любовь и про счастливую, и про
непонятную, и про ожидание любви... ну, девушкины песни, и все. При этом
звучит все достаточно жестко, если не брутально. Правильно! Песни - девушки,
а писали-то и мужики!! FUZZ: Долго
записывали альбом? Пелагея: Два
месяца. Записывали в студии "На Таганке" у Андрея Старкова, а
сводили и на Таганке, и на студии А. Пастернака (Соня Кругликова). Но большей
частью на "Мосфильме", звукорежиссер - Владимир Овчинников. Он же и
мастеринг делает. Очень серьезно работали. Все аранжировки делал Паша Дешура и
наша мама, Светлана Ханова. Может быть, потому это гитарно-вокальный альбом.
Там такие штуки: например, в одной песне 40 треков. То есть понятно -
барабаны, бас, перкуссия, а все остальное - гитары и вокалы. Все песни, которые мы планировали, в альбом не вошли. Поэтому,
наверное, будет еще одна пластинка, такая... ближе к world music, с песнями
на разных языках. А потом акустическая-романсовая...или наоборот. FUZZ: Кто
участвовал в записи? Пелагея: А Паша в
основном и писал - не только гитарные партии, и всякие FX (звуки), но и
некоторые басовые. И наша ритм-секция - Дима Зеленский (барабаны) и Артур
Серовский (перкуссия). Часть басовых партий - Дмитрий Симонов (МАЛЯРИЯ). Всё.
Ну, и все вокалы - это я. Практически своими силами все сделали. FUZZ: Вы уже
примерно год наигрываете эту программу... Пелагея:
Да, почти все песни - кроме двух-трех - мы уже давно играем на концертах.
Возили программу по России, по Прибалтике. Были сольные концерты в Москве
(МХАТ), в Питере ("Октябрьский") и впереди большой тур по
Прибалтике, - там тоже самые большие залы. Несколько раз играли за границей,
на фестивалях. В Испании, Греции, во Франции, в Лондоне - на Трафальгарской
площади, и даже в Альберт Холле! Нюркина Песня Единственная авторская песня на альбоме. Написала ее Янка
Дягилева. Выбор этой песни был обусловлен многими причинами, начиная с личных
и заканчивая тем, что, как нам кажется, эта самая женственная из Янкиных
песен. Более того, это вообще одна из самых женственных песен в нашей
рок-музыке. Поэтому она очень органично вошла в наш альбом. FUZZ:
Исполнение тобой этой песни в телеэфире вызвало множество весьма
противоречивых отзывов... Пелагея: Да. Много
разного мы услышали. Ну, пусть говорят. Почему бы и нет? Вопросы со стороны
поклонников Яниного творчества, поклонников ГРАЖДАНСКОЙ ОБОРОНЫ были вызваны
тем, что песня сделана не в контексте творчества Яны Дягилевой, а в контексте
творчества ПЕЛАГЕИ. Мы ее сделали без обычного для Янки протеста, надрыва.
Она так у нас получилась: не песня, а светлая грусть. Грустная, красивая, женская...
И с оптимизмом в финале! Александр ПОЛИЩУК Светлана Ханова (Новосибирск-Москва) From:
Sveta Khanova To:
Игорь А. Дружинин* Попробую сформулировать свое
интуитивное отношение к просьбе авторов книги. Во-первых, «участие в
воспоминаниях» идет в совершенном разрезе с моими принципами. То есть моё
участие. О ком бы то ни было. Это из той же серии, что не давать интервью и
не ходить на съемки. В частной беседе я могу что-то рассказать, – тут нет
никакого табу (в этом для меня феномен форума, – я могу писать все, что
угодно). Но когда этот рассказ отправляется к массовому зрителю-читателю,
начинается вранье и вынужденное позерство. Буквально вчера в очередной раз
отказала центральному каналу в участии в ток-шоу на тему типа «родители
одаренных детей, посвятившие им свою жизнь» или что-то в этом роде. Они так и
не поняли – обиделись. Вам, человеку, привыкшему писать статьи, наверное,
тоже будет не очень понятно. Есть в этом что-то нехорошее (для меня),
нескромное – не то слово. А – лживое, лицемерное. Даже если – ни слова
вранья. Сама постановка меня в позу глаголющей, рассказывающей, делящейся –
вызывает во мне ощущение постановки, сценария. И не потому, что я не приемлю
чужого сценария (хотя вру, – и поэтому тоже), но еще и потому, что везде все
уже задано. И, хочу я или нет, – придется подыгрывать этой теме, а значит,
лишаться возможности говорить только то, что ты считаешь нужным. Я бы вот с
удовольствием, может, рассказала, какие у меня с Полей были годик назад
проблемы, какие скандалы иногда у нас возникают... но ведь не это им нужно. Так и с книгой. Я – не тот персонаж,
который им нужен. Рассказывать практически нечего. Все, что у меня в памяти –
обрывки картинок, которые, если связывать текстом, да еще литературным, –
потеряются и из памяти, и из текста. Похоже это на воспоминание: утром после
бессонной ночи с коньяком, я, исполнив «арию Риголетто» в сортире, захожу в
комнату с мыслью: «Интересно, Янке так же сейчас плохо?», и вижу двух
девочек, сидящих на полу, – Янку и трехлетнюю Полю. Они читают про
хоббитов... Это – просто картинка, если делать ее доступной всем, – описывать
надо по-другому, а значит, врать. Про похороны – вспоминать не хочется,
да и, кроме мерзкого Егора и бесконечных моих объяснений, что надо хоронить
«по-человечески», заказать отпевание в церкви, беганья по магазинам за
тканями и шитья подвенечного скромного наряда, – не помню практически ничего.
Какие-то ненавидящие взгляды на кладбище (я не из тусовки, и многие понять не
могли, – это-то кто тут плачет?), поездка на автобусе с кладбища, и их
разговоры о чем-то, как мне тогда казалось, до неприличия не вяжущемся с
событием... Есть еще теперь для меня ненавистная
писательница Агата Кристи. Я читала ее, живя тогда с Полей на даче. Янка
утонула на несколько километров выше по течению, а нашли ее ниже. Дача у нас
стоит на самом берегу Ини... Плыла мимо меня, а я детективы почитывала, чтобы
не думать и не чувствовать... Есть еще розовая кофта, в которой я
была сфотографирована на паспорт, потом она была подарена Янке (стирать
шмотки как-то приехала, надела мою, и очень она ей понравилась), в ней ее и
нашли, в ней ее и опознавали... У нас с ней дружба только начиналась.
Такая бабья, хорошая дружба, – ей этого очень хотелось, чтоб как «у обычных
людей». Когда она приехала ко мне, – я ни одной ее песни не слышала, и ей это
ужасно понравилось. Послушала только после смерти, и то – не сразу. Ну, за
исключением «Нюркиной Песни» и «От Большого Ума», – это мы хором пели на
кухне. У Поли пока ее слушать не получается,
– говорит, страшно очень. И мне страшно. Я ее такой, какая она в самых
сильных песнях, не знала. Знала как девку, сильно надломленную болезнью и
смертью матери, женскую душу, изношенную нездоровыми отношениями с
талантливым, эгоистичным, рассудочным, равнодушным Егором, знала бабье стремление
к уюту и теплу. Только начинала узнавать. И книг про нее я не читала, не хочу.
Для тех, кто ее знал, это вряд ли будет однозначно «про Янку». А те, кто не
знал, – пусть слушают песни и читают стихи, – там все, что предназначалось «для
всех». Мои воспоминания – это наше с ней, на двоих, и никого эти разговоры не
касались, кроме нас, двух девок. Какая теперь разница, – какая она
была, да еще и в чьих-то воспоминаниях? Она сама не знала, – кто она, что
она, зачем она, и чего ей действительно хочется. Как и все мы. Я, честно говоря, немного жалею, что
в форуме тогда с вами эту тему поддержала, ввела вас в заблуждение. Мне
действительно, по большому счету, кроме того, что написала вам, вспоминать
нечего. У нее было много знакомых, знающих ее гораздо ближе и дольше. И самая
главная по воспоминаниям – Аня Волкова, теперь Владыкина, моя подружка до сих
пор. Вот этот человек Янку любил по-настоящему, жалел, и заботился. В отличие
от всех остальных. Ей так же неважно было Янкино творчество, гораздо важнее –
она сама. Честное слово, ничего добавить в
книгу к сказанному я бы не смогла. Это никому не интересно, кроме меня, и
может быть, Поли, когда она ее слушать начнет. апрель 2004 From: Sveta Khanova To: Игорь А. Дружинин Здравствуйте, Игорь. Не могу никак решиться... Все думаю,
пытаюсь в себе разобраться. Всевозможные логические рассуждения за то, чтобы
согласиться, но, вот, мешает что-то в душе, и все тут. Сегодня с Аней
Волковой (Нюркой) долго разговаривали, – она говорит: «Не парься, напиши им.
Твое воспоминание будет на многие непохоже. И Поля тут ни при чем. Люди
цепляются за все, что хоть немного еще нового может добавить...» Я с ней,
вроде, соглашаюсь, и помочь людям хочется, а вот останавливает что-то, и всё
тут. В Питере журналист из «FUZZ»’а передал нам брошюру о книге,[1]
– я почитала все, что там было, – это все один определенный круг... Ну, в общем, думаю я еще. Вернее,
слушаю себя. Решила так: как-нибудь сяду и продолжу первое письмо к вам про
Янку. Потом прочитаю, и если что-то мне скажет, – не надо, сотру. Вот и
станет все ясно. Если сяду, опять же. Сегодня Нюрыч рассказала
странно-жутковатую историю про ту нашу ночь с коньяком, а я ее не помню.
Вернее, помню, что что-то было метафизически ужасное, но это все расплылось и
как-то спряталось за рассказом Янки о болезни и смерти мамы... Вот память-то
удивительная штука, – подсовывает с годами нам то, что полегче помнить... Передайте им привет от нас, они очень
нужное дело делают, просто молодцы. У меня ни за что бы сил, терпения, веры
не хватило бы на всю эту сложность. И пусть не обижаются на меня, если что.
Уж больно это какой-то для меня тонкий момент, – сама себя не узнаю. Обычно
все сразу понятно, – это хорошо, это плохо. Это мне нужно, это – лучше пусть
без меня. Всю жизнь сразу рублю с плеча, чтобы потом не жалеть, что не
сделала этого. А тут – другое. Я теперь, с вашего того письма,
каждый день с ней живу, и с тем временем. Странное ощущение, надо
сказать. И уже без страха. Тогда-то она мне долго снилась, все звала куда-то,
каких-то детей надо было смотреть... Пока муж меня в Питер не увез, весь этот
кошмар длился. Напишите мне сроки, когда уже думать
будет поздно, ладно? 21.05.2004 From: Екатерина Борисова To: Sveta Khanova Здравствуйте, Светлана. Игорь Дружинин переслал мне фрагмент
вашего письма с таким содержанием: «У меня есть новости для авторов книги (не
про мои «воспоминания»), дайте им мой адрес, пожалуйста, мы с ними
побеседуем». Я не смогла написать вам сразу, т. к.
была в отъезде, но, надеюсь, эта задержка не фатальна. С удовольствием побеседую с вами на
любую тему. Мой соавтор по книге Яков Соколов на данном этапе устранился от
проекта и его развития (что, естественно, не умаляет заслуг Якова в работе над
книгой), так что я осталась в этом смысле за двоих. Поэтому пишите именно
мне. 4.06.2004 From: Sveta Khanova To: Екатерина Борисова Здравствуйте, Екатерина. Я также извинюсь за отсрочку – только
приехала. Но главное и, поверьте, слёзное мое извинение
будет за другое, – никак не могу я решиться на так называемые «воспоминания»
о Янке. Пишу «так называемые», потому что, действительно, у меня их настолько
мало, и они так заросли тиной времени... Притом, что никогда изначально не
были четкими по причине алкогольного состояния до неприличия немногочисленных
встреч, и моего никому (и мне, в том числе) непонятного, какого-то
патологического состояния во время похорон... Встреч не просто мало, – их было
всего две. Одна – на каком-то рок-фестивале в Чекалде (ДК Чкалова), куда
привел меня Коля Гнедков (не помню зачем, вообще не помню, каким макаром я
там оказалась, – я терпеть не могла эту пьяно-грязную тусовку, в которую на
протяжении своей жизни попадала периодически). Выносило меня неоднократно
оттуда сразу же, так как раздражало всё – от «шары» повсеместной (притом, что
очень много было по-настоящему талантливых людей) до наркоты всех видов,
употребляемой в немереном количестве. Может, мне просто не везло, но каждый
раз я натыкалась на какую-то грязь и нечистоплотность – притом, что мое
представление о роке, как движении Искренности, Правды, было незыблемым. Это
потом уже я посмотрела «Дорз» и, повзрослев окончательно, поняла, что не
такое уж оно это всё... Может, еще и потому, что для меня были в то время
доступны «тусовки» театральные, классических и джазовых музыкантов, а там и
отношения между людьми выглядят по-другому, и к делу своему (к профессии)
люди относятся серьезнее... Пардон, сегодня уже 27 июня, я только
продолжаю вам письмо. В общем, – так получилось, извините. Я прекрасно понимаю, что для вашей
работы нужно все, что только можно еще найти, но еще раз повторюсь: ничего
особенного в моей жизни, связанного с Янкой, практически не было. После того,
как мне написал Игорь Дружинин о вашей просьбе, я позвонила Ане Волковой
(Нюрычу), которая нас, собственно и познакомила с Янкой во второй раз, – в
первый так и не получилось, кажется. Гнедков, представив нас, расписывал мои
достижения в вокальном искусстве, и влияние, которое я оказала на его жизнь и
творчество, а Янка внимательно слушала и смотрела всё удивленнее. Потом – там
же дурдом был, куча народу... Меня куда-то увели, и я её выступление
просмотрела, – дальше общаться уже мне неудобно было, – вдруг спросит: «Как
тебе мои песни?». Но я уже про нее что-то для себя черкнула в голове, – она
как-то отдельно от всех выглядела – стеснительно-спокойная краска в поведении
в этой ситуации не могла не запомниться. И потом, – я отчетливо помню своё
любопытство, – совсем не красавица, вроде, но очень привлекательная
почему-то, – за ней наблюдать хотелось. Какая-то завораживающая то ли грусть,
то ли усталость, – загадочность, в общем, и главное, – другой, отличный от
окружающих темпоритм... Так вот, Аня (моя подруга теперь, –
была свидетельницей у меня на свадьбе, с нынешним её мужем я их познакомила и
т. д.) сказала мне, чтобы я обязательно вам написала, что мой аргумент о том,
что я Янку мало знала, не катит, – так как за две наши встречи, по её мнению,
мы сблизились с Яной гораздо больше, чем многие, знавшие её годами. Не знаю,
я этого не чувствую, одно могу сказать: если бы всё разворачивалось
по-другому, – мы с ней продолжали бы общаться. Так как контакт возник тут же
– мгновенно. И симпатия взаимная. Через некоторое время после того
концерта в Чекалде мы уже были дружны с Анькой, и она мне что-то рассказывала
про Янку. Мне уже хотелось с ней познакомиться по-новому. Однажды они
позвонили, я была свободна, и они приехали вдвоем с целым ворохом шмоток
(предлог был – в машине вещи постирать). И стали происходить странные вещи, –
мы с Янычем общались просто «запоем», пили коньяк, пели песни, она
рассказывала мне про маму, ее болезнь, смерть, плакали... Такое ощущение, что
мы обе были где-то надолго изолированы, и прямо набросились друг на друга с
откровениями... Её «вставила» моя жизнь, – я жила тогда одна в маленькой
уютной квартирке с дочкой, вся жизнь какая-то была правильная, милая,
подчиненная нужным и справедливым вещам – очень все по-женски, и только так
как я хочу. При этом я преподавала в училище режиссуру и актерское
мастерство, страшно любила своих студентов и занятия... Ей было удивительно,
что, оказывается, женщина может построить по крупицам свою жизнь сама, без
чужого вмешательства, и быть счастлива одна, не превращаясь в курицу,
заниматься творчеством, реализовывать себя... Дословно уж и не помню, но эта
тема была главной, – насколько я поняла, она очень впечатлилась такой моделью
жизненной и примеряла её на себя. Общение наше постепенно приобретало
такой накал, что Анька запсиховала, то ли приревновав нас (это мы потом так с
Яной решили), то ли это действительно странно выглядело. Но она просто
хлопнула дверью со словами: «Вы посмотрите, что вы тут устроили – просто
шабаш какой-то!» и ушла спать. На следующий день, встав с дикой головной
болью, я подумала: «Интересно, Янка так же болеет?», зашла в комнату – и
увидела их с маленькой Полей на полу, они читали Янкину книжку про хоббитов.
Дальше уже был день ее общения с Полькой – они во что-то играли, я куда-то
уходила... Вот, собственно, и все – всего двое суток у нас в гостях (вещи-то
постирали, но сделала это Анька, Яна тут же «забила» на бытовуху). Уехала она
в моей любимой розовой трикотажной кофте (с вечера её натянула, и очень она
ей понравилась, – никогда, говорит, таких шмоток не носила. В этой кофте,
говорят, ее и нашли...) И вот еще что рассказала сейчас по
телефону Анька: «А ты не помнишь, почему я от вас ушла?» – «Нет»,
говорю. – «Яныч сказала: «Девчонки, я тут песню одну написала, никому не пела
еще, – как вам она?», и спела... После чего ты начала рыдать и умолять ее
больше никому никогда эту песню не петь, что таких песен не должно быть в
мире, на колени встала, в общем, мы все на коленях оказались...». Я этого
почему-то не помню, – помню только, что разговор наш весь был похож на какое-то
очень странное, почти мистическое действо, – что-то выплеснулось из нас обеих
тогда друг на друга, и при этом никакой усталости и сожаления после не
было... Она звонила мне еще пару раз потом,
но как-то все не получалось встретиться. А через некоторое время я, случайно
заехав с дачи домой, услышала в трубке Анькин голос «Свет, у нас несчастье.
Янку нашли...» Тут же приехала к ней, – у нее уже был в квартире как бы штаб
по организации похорон, всех обзванивали, встречали приезжающих, решали, кто
опознавать поедет в морг... Приехал Егор, – я видела его в первый раз, –
помню свое удивление на его состояние. Я плакала периодически, душу просто
разрывало на части, – такое горе какое-то для меня это было. А у него,
пожалуй, самого близкого человека (за исключением отца), на лице только
какая-то растерянность и чуть ли не раздражение... Помню, как мне пришлось
долго убеждать его в первую очередь, что надо хоронить человека по-русски, –
молодая девушка должна быть в подвенечном наряде, невестой отправиться к Богу.
Никак не мог понять, – зачем? И гроб-то закрытый будет, и что это еще за
мещанство такое. Плюнула, поехала, купила ткани и шила там, ночью. Еще я
пыталась убедить их в том, что надо заказать в церкви отпевание, – это вообще
дурью назвали, Янка мол, ни в Бога, ни в черта не верила (чушь полная, мы об
этом с ней долго говорили!). Я поняла, что они ни хрена не знают, и решила
сделать так как, думаю, она бы поступила. Поехала в церковь, кое-как
дождалась конца службы, добралась до священника. Стала просить совершить
отпевание молодой девушки, которую, может быть, убили... Вот теперь –
внимание! Молодой священник спросил, как её зовут, и на мой ответ сказал,
опустив глаза: «Так это ж никакое не убийство, она сама, по собственной воле,
грех на душу взяла. А наша церковь самоубийц не прощает, никаких отпеваний им
не положено». Я цеплялась за его одежду, тащилась за ним, что-то бубнила, что
это не доказано, что я знаю, что она бы так не поступила, – ничего так и не
добилась. Ушла с одной мыслью: «Откуда он, служитель церкви, знает Яну, знает
официальную версию и т. д.?» Вопрос остался без ответа. А мой рассказ об этом
произвел впечатление только на Аньку, остальным, по-моему, было по фиг всё.
На поминках я не была, – Егор сказал Ане, что не хочет меня видеть. А потом
она уехала с ним в Омск, и прожила там несколько лет... Да, песня та была «Придет Вода».
Думаю, вы поняли. Вот, собственно, и всё, что я могу
рассказать. Конечно же, жалею о том, что были целые месяцы, когда можно было
встречаться, но всё куда-то откладывалось. Мы ведь всё думаем, что впереди
еще несколько жизней, все-все успеем. Потом. Не могу сказать, что меня это
совсем изменило, но что-то внутри щелкнуло, теперь я частенько думаю – нет,
надо сделать то-то и то-то сейчас, никуда не откладывая. Особенно если это
касается встреч с людьми. Другое дело, что сейчас уже этих людей всё меньше и
меньше приходит в мою жизнь. Не потому, что их меньше стало, а потому что
душа уже не может так распахиваться навстречу новой чужой судьбе, с такой
готовностью отзываться на чужие радость и боль. Всё нужно делать вовремя. Я
свое время с Янкой упустила. А я все надеюсь с Полькой сделать
Янкину «Нюркину Песню», – потому что это наша, бабья песня. Остальные –
только Янкины, их никто петь не может. А эта – всем нам принадлежит, можно
сказать, – народная. Вот еще вам мои два письма к Игорю на
этот счет, это мои ответы ему на письма о вашем предложении. Я просто не
смогу это всё повторить... Успехов вам, Катя. Во всем. 9-27.06.2004 Игорь
Дружинин - журналист, познакомившийся со С. Хановой в марте |
|
|
|
|